Солнышкин поднимал тяжёлого пингвина. А вокруг него уже толкались десятки громадных белогрудых птиц с короткими чёрными крыльями.

— Этого курятника мне только и не хватало! — проворчал Стёпка, передавая пингвина Хапкинсу, который так и дырявил своими глазками его фуфайку.

— Быстрей, быстрей! — кричал Солнышкин попутчикам и подсаживал ещё одного пингвина. Руки закоченели, пурга била в лицо, и Солнышкину казалось, что у него внутри всё покрывается инеем, как кран у водопроводной колонки, но он не отходил от птиц.

— У, чтоб вы провалились! — всхлипывал артельщик. — Скоро вы там кончитесь?! — И передавал пингвинов Хапкинсу. Но уходить без Солнышкина, с одним Хапкинсом, ему не хотелось.

А Солнышкин всё торопил. Солнышкин торопился.

Наконец стая была переправлена. Теперь оставался один вожак. Он стоял сбоку и смотрел, не потерялся ли кто-нибудь в этом вихре. Как капитан, он собирался уходить последним.

— Пошли! — быстро сказал Солнышкин. Вожак стоял на месте. — Пошли! — Солнышкин тронул его за крылышко.

Громадный пингвин уронил голову ему на плечо. Солнышкин тревожно наклонился к его груди и услышал, как там что-то колыхнулось тихо-тихо.

— Держись! Держись! — прикрикнул Солнышкин. Он оглянулся и вздохнул.

Там, за пургой, оставался хребет, оставались безымянные вершины, до которых он сумел бы дойти. Ни антарктического снега, ни мороза, ни ветра Солнышкин не боялся. Но оставить в беде погибающую птицу Солнышкин не мог.

— Держись! — сказал он, взваливая пингвина на спину, и тут увидел, как из лап птицы выкатилось большое светлое яйцо. Оно было ещё тёплым и в лёгких пушинках.

Солнышкин хотел было протянуть его артельщику, но передумал, опустил яйцо за пазуху, под свитер, и полез в гору.

Снег всё злее впивался в лицо, голова звенела, как колокол, но Солнышкин поднимался вверх. Наконец он поднялся на верхушку торы, выставил вперёд ногу и… полетел в пропасть. Артельщик покатился за ним, а сзади, цепляясь за артельщика, делал сальто мистер Хапкинс.

СОЛНЫШКИН ПРОДОЛЖАЕТ ПУТЬ

Солнышкин высунул голову из сугроба и встряхнулся. Перед глазами мелькнули и пронеслись миллионы белых хлопьев. Рядом выбирался из снега артельщик, а чуть дальше ворочался снежный ком, из которого торчали руки мистера Хапкинса.

— Яйцо! — вскрикнул испуганно Солнышкин, но провёл рукой по свитеру и успокоился.

— «Яйцо»! Тут из самого чуть яичница не получилась! — ворчал Стёпка.

— Идём скорей! — сказал Солнышкин. Он посмотрел на птицу и, сняв фуфайку, укутал в неё пингвина. Самому ему оставался бабушкин свитер.

— Хе-хе, зачем торопиться? Лучше один выговор, чем две сломанные ноги, — отмахиваясь от снега, промычал артельщик. — Зачем т-т… — И вдруг он схватился за ворот. На шее болтался обрывок шнурка! Стёпка бросился к Хапкинсу. Но, нащупав что-то под рубахой, немного успокоился и заторопился за Солнышкиным. — Пошли!

Мороз поджимал так, что коченели носы и на фуфайках трещали пуговицы. Солнышкин спешил к пароходу.

— Держись! Там Челкашкин в два счёта вылечит, — подбадривал он пингвиньего капитана, не чувствуя, что птица становится тяжёлой. Он с трудом переставлял ноги и, конечно, не слышал разговора, который вели артельщик и бегущий за ним сугроб средней величины, говоривший голосом Хапкинса.

— Мистер Стёпка, тысяча долларов, пока не выпала.

— Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро! — прохрипел Стёпка и в страхе остановился: жемчужина соскользнула в штанину.

— Теперь только пятьсот долларов, — пропел «сугроб».

— Нью-Йорк и Сан-Франциско, — сказал артельщик и плотно сдвинул колени.

— Сто долларов, — пропищал Хапкинс.

— Сан-Франциско! — крикнул артельщик и вдруг подскочил, словно сойдя с ума.

Ощупав штанину, которая выбилась из голенища, он взвыл и бросился назад. За ним, подпрыгивая на коротких ногах, помчался «сугробчик», в котором трудно было узнать директора крупнейшей торговой фирмы.

— Пропала, пропала! — дрожал артельщик. Он упал на четвереньки и, принюхиваясь к следам, пополз, разгребая вокруг себя снег и льдины.

У полыньи он остановился и схватил что-то сверкнувшее перед его глазами. Но в ту же секунду в его кулак вцепилась хваткая, вынырнувшая из метели рука.

— Моя! — прохрипел артельщик.

— Моя! — взвизгнул из метели мистер Хапкинс.

Каждый тянул находку к себе, а пурга наметала вокруг снег, и брызги с океана обдавали всё растущий сугроб…

А Солнышкин пробивался сквозь пургу и нёс на спине большую заснежённую птицу. На секунду он остановился отдохнуть и внезапно услышал, как под свитером что-то громко ударило: тук-тук-тук…

Солнышкин замер. Толчок раздался снова, и там, где лежало пингвинье яйцо, хрустнула скорлупа, а в бок Солнышкину упёрся твёрдый острый клюв.

Солнышкин запустил под свитер руку, и в пальцах у него затрепыхалось маленькое пушистое существо. Он услышал, как чисто и нежно пульсирует крохотное сердечко.

«Живёт!» — улыбнулся Солнышкин. И хотя он очень устал и ему очень хотелось сесть, он ещё быстрей пошёл наперекор вьюге. Но вьюга постепенно меняла направление, кружила, и Солнышкин двигался за ней по невидимому снежному кругу.

Сквозь снег на него иногда падали лучи садящегося солнца. Тогда на бесконечном снежном полотне возникала его огромная тень. И чем сильнее гудела и выше поднималась метель, тем больше эта тень разрасталась, тем быстрей она шагала по гудящим снегам Антарктиды.

ПОМНИТЬ ТОВАРИЩЕЙ, ПАВШИХ В БОЮ!

Пионерчиков мрачно бегал по коридору. Только недавно он вернулся на судно в чудесном настроении. Он побывал в домике у полярников. Он взял интервью у иностранных гостей. Судно разгрузили в рекордный срок! И это благодаря его другу Солнышкину! И вдруг — беда!

Пионерчиков и Перчиков облазили все трюмы. Они заглядывали под ящики, под брезент и даже под льдины, но Солнышкина нигде не было.

В воздухе раздавались тревожные гудки. Пионерчиков покусывал губы, а в голове у него стучали, складывались горькие и мужественные слова. Он совсем не думал о статьях, о законах и ничего не хотел придумывать, но слова сами настойчиво всплывали в голове.

Внезапно он остановился. С камбуза неслись какие-то сладкие, совсем неуместные запахи. В трагическую минуту кок Борщик беззаботно варил компот! Пионерчиков подскочил к камбузу и захлопнул дверь. Борщик открыл её снова. Хоть это и Антарктида, на камбузе было жарко.

— Прекратите! — крикнул Пионерчиков.

Борщик удивлённо пожал плечами. Откуда ему было знать, что его сладкие запахи мешают складываться мужественным и горьким словам? Он хотел что-то ответить, но Пионерчиков вдруг выхватил из кармана клочок бумаги и огрызком карандаша написал:

Он прочитал эти строчки и от неожиданности вздрогнул: это были стихи! Самые настоящие стихи!

Пионерчиков побежал к Перчикову в рубку и, схватив его за руку, снова прочитал только что родившиеся строчки.

Перчиков взял бумажку, посмотрел ещё раз и повторил вслух:

— «Помнить товарищей, павших в бою».

— Да ты знаешь, что ты написал? — сказал Перчиков. — Это закон.

— Почему? — спросил Пионерчиков.

— Потому, — приблизился к нему Перчиков, — потому что настоящие стихи — это настоящий закон. От таких слов хочется сделать что-то хорошее!

Он распахнул иллюминатор. И тут они увидели, как вдалеке, по горам, по равнинам, движется гигантская тень человека, на плече у которого лежит какой-то груз.

— Солнышкин! — крикнул Перчиков.

— Солнышкин! — подхватил Пионерчиков. И друзья выскочили из рубки.

— Есть Солнышкин! — кричали они. И побежали одеваться.